Наталья Широкова

ЖИЗНЬ НА ГРАНИ

Каждый день для нас полон драм: начальник накричал, на распродаже не нашлось нужного размера, поклонник подарил алые розы вместо любимых белых...

На фоне надуманных проблем трагедия Натальи Широковой выглядит чудовищно, однако о том, каково это – быть на краю жизни и смерти, она рассказывает удивительно спокойно.

В детстве у меня часто были ангины – обычная история. После болезни я сдавала анализы – лейкоциты были повышены, но это нормально, никто и не думал о серьёзных осложнениях. Потом анализы стали хуже, и врачи решили проверить, в чём дело. Мой первый диагноз – пиелонефрит (воспаление почек) – не самое страшное, что может случиться в жизни. А в 17 лет, видимо на фоне изменений организма, из-за переходного возраста мне диагностировали гломерулонефрит (воспаление почечных клубочков). В тот момент ни я, ни родители до конца не осознавали, насколько опасно это заболевание: мне надо было учиться, поступать в университет. Я даже от госпитализации отказывалась. Почки, если нет обострения, вообще не болят. То есть, если человек не сдаёт анализы, то может и не знать о своей болезни. Это и страшно: люди узнают о своём диагнозе, дойдя до последней стадии хронической почечной недостаточности.

Я хорошо училась и чувствовала себя тоже хорошо. Проблемы со здоровьем отошли на второй план – я рвалась замуж. За время учёбы в университете успела выйти, развестись, познакомиться с будущим мужем и уйти к нему от бывшего. Окончила ВУЗ, устроилась на работу в милицию, забеременела. Всё складывалось идеально.

И тут началось. Врачи заговорили об аборте. “Вы варвар!” – кричали они моей маме. “Вам не жалко свою дочь! Она же умрёт, а не умрёт, так ослепнет!” Мама возвращалась домой и рыдала: «Давай избавимся от этого ребёнка, мы же его ещё не знаем, а тебя я люблю, ты у меня единственная». Но мне было 22, и я не верила, что со мной может что-нибудь случиться. Я смертельно любила отца моего ребёнка. Поэтому для меня вопрос – сохранять беременность или нет – даже не стоял.

Понятное дело, половину срока я провела в больнице. И, естественно, было кесарево сечение. Конечно же, раньше срока. Мне принесли Камиля. Ему, видимо, тоже досталось наркоза, глазоньки закрыты, и торчат длиннющие ресницы. Он немножко недоношенный, свёрнутые ушки, смешной, удивительно смешной! И такой красавец!

Долгое время моё состояние было нормальным, ухудшались только анализы. Я понимала, что почечная недостаточность нарастает. Совсем плохо стало в 2006 – усиливалась интоксикация. Это когда чувствуешь себя абсолютно усталой, сил нет ни на что. Всё время хочется спать и чтоб тебя никто не трогал.
Вот тогда я по-настоящему испугалась.

Я ужасно боялась гемодиализа (внепочечное очищение крови), его делают трижды в неделю по 4-5 часов. Пропускать сеансы нельзя. И так из недели в неделю. Из месяца в месяц, из года в год. Ты словно привязан. Вдобавок у меня было несколько знакомых, которые умерли прямо на процедуре. Диализный зал снился мне в кошмарных снах...

Мне всё-таки установили подключичный катетер и подготовили к перитонеальному диализу. Это когда в живот вставляется катетер и брюшину необходимо заполнять специальной жидкостью 3-6 раз в день. Сначала выливается отработанная жидкость, потом этот ход перекрывается и в другой наливается жидкость, которая выполняет роль фильтра. Всё это можно делать самостоятельно. У меня была трёхразовая «заливка». Утром и вечером я делала её дома, а один раз в день в своём кабинете в милиции. В это время я изучала документы, работала на компьютере, разговаривала по телефону. Да, даже к такому можно привыкнуть.

Здоровенный подключичный катетер, торчащий хвостик катетера для перитонеального диализа... Удивительно, но в сексе всё это «хозяйство» стало элементом игры. Катетеры нам не мешали, даже придавали ситуации пикантность. Муж смеялся: «Дорогая, ты у меня, как терминатор».

Да, это, кстати, уже третий муж. Когда Камилю было 5 лет, мы расстались с его папой, он ушёл к другой женщине, а я привела другого мужчину. Мы года два жили с папой Камиля, зная о наличии другой половины у своей половины. Даже время от времени обсуждали наших партнёров. И при этом любили друг друга. Такая была у нас интересная семья.

Итак, моё состояние ухудшалось, а лечить меня отказывались. Только представьте: из-за несовершенства законодательства у нас, сотрудников милиции, тогда ещё не было медицинских страховых полисов! В Самаре даже произошло несколько трагических случаев. Например, беременную женщину с кровотечением отказались забрать из дома в больницу, и она потеряла ребёнка. А я тяжелела на глазах. Я даже описать не могу, что это за дурацкое состояние. Как острое и очень тяжёлое отравление, которое ничем не снимешь. Я плакала и кричала мужу: «Сделай что-нибудь, спаси меня!»

Ребёнку было уже 12 лет. Он говорил: «Мамочка, я отдам тебе свою почку!» А ведь я его этому не учила! Я отвечала: «Сынок, не берут у таких маленьких, как минимум, в 18 лет можно стать донором». Сын просил: «Пожалуйста. Потерпи 6 лет, я обязательно отдам, ты только выживи». И я собиралась выжить. Если умирать, то в самый последний момент. Я за эту жизнь буду руками, когтями цепляться!

В какой-то момент у меня появилась злость на врачей: я такая умная, хорошая, красивая, меня все любят, а лечить не берутся. Почему меня бросают без помощи?! Может быть, злость помогла выжить. Про любовь близких и заботу я даже не говорю. Они исполняли малейшие желания.

Я не знаю, как мой муж, человек абсолютно бесконфликтный, добился направления в больницу. Мне сделали две процедуры гемодиализа, и я перенесла их очень тяжело. Но как раз в это время у нас в Самаре начали делать операции по трансплантации. Я ждала всего полгода, это очень мало. Часто бывает, человека вызывают на операцию, начинают подготовительные процедуры, он настраивается, а потом — бац! – «Нет! В этот раз не получится». И так годами! Понимаете, это же не очередь, это просто лист. И мы ждём – все в равных условиях. У всех уже наступила терминальная стадия почечной недостаточности, пограничная. И понятно, что там, за этой границей…

Меня вызвали на пересадку рано утром – я ехала на службу, с пакетом документов, в рабочем костюме. В таком виде и помчалась в больницу. Помню, как лёжа на операционном столе, вдруг испугалась. Мне сказали: «Ничего удивительного. Нормальному человеку должно быть страшно». – «Ну, слава богу, я нормальная».

Операцию я перенесла хорошо. Но, где-то через полгода у меня случилась тяжелейшая цитомегаловирусная пневмония. Цитомегаловирус есть практически у каждого человека, но для тех, кто перенёс пересадку, он просто губителен – у них, же нет иммунитета. Я попала в реанимацию, 3 дня вообще выпали из жизни – я их не помню. Говорят, я обещала кому-то свадьбу устроить с 20% скидкой, от целлюлита вылечить. Мужу гадостей наговорила: «Ах, не можешь меня забрать из реанимации? Значит, не любишь! Тогда и я тебя не люблю!» Вспоминаю со смехом. А тогда мне было абсолютно невесело. Наверное, всё пережитое сделало меня мудрее. Одна из моих любимых присказок: «Всё – мелочи по сравнению с жизнью и здоровьем, твоим и твоих близких». Между людьми столько надуманных конфликтов! «Ты бельё не погладила!» Да и бог с ним, потом поглажу! Или «Ты с работы поздно пришёл!» Значит, была какая-то причина. Я вот почему-то из-за таких пустяков не заморачиваюсь. Себя и других любите! Всё остальное – пустяки!

С момента трансплантации прошло 4 года. Сколько прослужит пересаженная почка, предсказать невозможно. Я знаю людей с «20-летней» почкой, а у кого-то происходит отторжение в первые полгода, год, два. Далеко не все решаются на пересадку. Многие боятся перемен и операцию называют лотереей. Для меня возможность распоряжаться своей жизнью оказалась гораздо важнее.